Дом Астерия
Марии Москера Истмен
И царица произвела на свет сына, которого назвали Астерием.
Аполлодор. Библиотека, III. 1
Знаю, меня обвиняют в высокомерии, и, возможно, в ненависти к людям,
и, возможно, в безумии. Эти обвинения (за которые я в свое время
рассчитаюсь) смехотворны. Правда, что я не выхожу из дома, но правда и
то, что его двери (число которых бесконечно) [1] открыты днем и ночью
для людей и для зверей. Пусть входит кто хочет. Здесь не найти ни
изнеживающей роскоши, ни пышного великолепия дворцов, но лишь
покой и одиночество. И дом, равного которому нет на всей земле. (Лгут
те, кто утверждает, что похожий дом есть в Египте.) Даже мои хулители
должны признать, что в доме нет никакой мебели. Другая нелепость –
будто я, Астерий, узник. Повторить, что здесь нет ни одной закрытой
двери, ни одного запора? Кроме того, однажды, когда смеркалось, я
вышел на улицу; и если вернулся еще до наступления ночи, то потому,
что меня испугали лица простонародья – бесцветные и плоские, как
ладонь. Солнце уже зашло, но безутешный плач ребенка и молящие вопли
толпы означали, что я был узнан. Люди молились, убегали, падали на
колени, некоторые карабкались к подножию храма Двойной секиры,
другие хватали камни. Кто-то, кажется, кинулся в море. Недаром моя мать
была царицей, я не могу смешаться с чернью, даже если бы по скромности
хотел этого.
Дело в том, что я неповторим. Мне не интересно, что один человек может
сообщить другим; как философ, я полагаю, что с помощью письма ничто
не может быть передано. Эти раздражающие и пошлые мелочи претят
моему духу, который предназначен для великого; я никогда не мог
удержать в памяти отличий одной буквы от другой. Некое благородное
нетерпение мешает мне выучиться читать. Иногда я жалею об этом – дни
и ночи такие долгие.
Разумеется, развлечений у меня достаточно. Как баран, готовый биться, я
ношусь по каменным галереям, пока не упаду без сил на землю. Я прячусь
в тени у водоема или за поворотом коридора и делаю вид, что меня ищут.
С некоторых крыш я прыгал и разбивался в кровь. Иногда я
прикидываюсь спящим, лежа с закрытыми глазами и глубоко дыша
(порой я и в самом деле засыпаю, а когда открою глаза, то вижу, как
изменился цвет дня). Но больше всех игр мне нравится игра в другого
Астерия. Я делаю вид, что он пришел ко мне в гости, а я показываю ему
дом.
Чрезвычайно почтительно я говорю ему: «Давай вернемся к тому углу»,
или: «Теперь пойдем в другой двор», или: «Я так и думал, что тебе
понравится этот карниз», или: «Вот это чан, наполненный песком», или:
«Сейчас увидишь, как подземный ход раздваивается». Временами я
ошибаюсь, и тогда мы оба с радостью смеемся.
Я не только придумываю эти игры, я еще размышляю о доме. Все части
дома повторяются много раз, одна часть совсем как другая. Нет одного
водоема, двора, водопоя, кормушки, а есть четырнадцать (бесконечное
число) кормушек, водопоев, дворов, водоемов. Дом подобен миру, вернее
сказать, он и есть мир. Однако, когда надоедают дворы с водоемом и
пыльные галереи из серого камня, я выхожу на улицу и смотрю на храм
Двойной секиры и на море. Я не мог этого понять, пока однажды ночью
мне не привиделось, что существует четырнадцать (бесконечное число)
морей и храмов. Все повторяется много раз, четырнадцать раз, но две
вещи в мире неповторимы: наверху – непонятное солнце; внизу – я,
Астерий. Возможно, звезды, и солнце, и этот огромный дом созданы мной,
но я не уверен в этом.
Каждые девять лет в доме появляются девять человек чтобы я избавил их
от зла. Я слышу их шаги или голоса в глубине каменных галерей и с
радостью бегу навстречу Вся процедура занимает лишь несколько минут.
Они падают один за другим, и я даже не успеваю запачкаться кровью. Где
они падают, там и остаются, и их тела помогают мне отличить эту
галерею от других. Мне неизвестно, кто они, но один из них в свой
смертный час предсказал мне, что когда-нибудь придет и мой
освободитель.
С тех пор меня не тяготит одиночество, я знаю, что мой избавитель
существует и в конце концов он ступит на пыльный пол. Если бы моего
слуха достигали все звуки на свете, я различил бы его шаги. Хорошо бы
он отвел меня куда-нибудь, где меньше галерей и меньше дверей. Каков
будет мой избавитель? – спрашиваю я себя. Будет ли он быком или
человеком? А может, быком с головой человека? Или таким, как я?
Утреннее солнце играло на бронзовом мече. На нем уже не осталось крови.
– Поверишь ли, Ариадна? – сказал Тесей. – Минотавр почти не
сопротивлялся.
Примечания
1
В оригинале – «четырнадцать», но более чем достаточно оснований
считать, что в устах Астерия это числительное означает «бесконечность».
